Второе нашествие марсиан
Почему раскулачивание и коллективизация — это не про вчера, а про сегодня
http://rusrep.ru/article/2012/04/11/kuban/


фото с сайта John Deere

Про Кущевку на Кубани говорили все. Но для местных она значит не то, что для остальной России, - не пример человеческой дикости, а символ наконец вскрывшегося нарыва. И это притом, что именно Юг России – мотор экономического роста последних лет, образец невиданной за всю историю – и советской и досоветской - продуктивности сельского хозяйства. Почему же в хороших экономических условиях и при кажущемся усилении государства, продолжается бандитский передел, силовой отъем собственности и отчуждение человека от своей земли?

Шура Буртин
11 апреля 2012, №14 (243)

Десять дней я колесил по Кубани, разговаривая с крестьянами про захват их земли местными ментами, бандитами, властью и крупным бизнесом. Результатом стали длиннющий репортаж и несколько связанных с ним интервью. Потом, в Москве, я пытался понять, что происходит с земельным вопросом - на Кубани и в остальной России - и взял большие интервью с четырьмя ведущими специалистами по сельскому хозяйству. Очень по-разному оценивая происходящее, все они констатируют возврат России к крупному помещичьему землевладению.

Александр Никулин: "Россия на пути к асьендам и латифундиям"

Татьяна Нефёдова: "Людям нужна не земля, а работа"

Василий Узун: "В чьих руках земля - никто не знает"

Наталья Шагайда: "Технология земельного рейдерства"


Приложения:

"Захват колхозов" - как крупный бизнес банкротил кубанские колхозы

"Мы как партизаны на оккупированной территории" - монологи фермеров

"Мы заберем все!" - рассказ Антона Коновалова о методиках "кошмарения"

"Последняя председательша" - рассказ Татьяны Мартыновой о борьбе ее колхоза с бандитами и властями

Геленжик, Дивноморский, Пшада - главка о Черноморском Побережье


Поразительно, что вопрос о земле, базовый для любого общества, почти полностью вытеснен из нашего сознания. Мало кто интересуется процессами, которые за последние 20 лет произошли в сельской России. Хотя, я уверен, что именно на отношениях народа с его землей строится вся его остальная жизнь. Я понимаю, что репортаж вышел однобоким. Это не серьезное исследование жизни кубанской деревни, а вопль фермерского меньшинства. Мне понятно, что очень многим крестьянам установление власти крупных собственников (не важно, каким методами) принесло долгожданную стабильность, возрождение сельхозпредприятий и нормальную работу. И, разумеется, агрохолдинги - отнють не сплошь рейдеры. Так или иначе...

Поле

Норик Казарян выкапывает урожай картошки станичникам, пока его собственный урожай на его собственном поле пропадает

Утром мы едем смотреть Нориково поле. На въезде в поля — шлагбаум. Норик в «черном списке», ему проезд запрещен. Агрохолдинг «Южная межотраслевая компания» приватизировал сельские дороги. Кряжистые тетки на шлагбауме весело гуторят с персонами нон-грата: "Якый спысок? Немае спыска...". Метров через двести за шлагбаумом дорогу перегораживает глубокий ров: «Это чтоб мы проехать не могли», за рвом большое поле.

— Это все людская земля, двадцать пять участков. Люди набрали кредитов, купили посевной материал, удобрения, наняли трактора, обработали. Только двое посеять успели — Петро Левченко и я. Остальное колхоз забрал, посадил свою семечку...

Местное хозяйство все по старинке называют «колхозом», хотя это вот уже несколько лет одно из отделений агрохолдинга.

— Мы пытались их остановить, трактором заезд перекрывали, вызвали милицию. А они с другого поля заехали и все участки перепахали. Они хотели и мою картошку перекультивировать — я им не дал. Мы пихались тут с ними, они меня трактором давили. Милиция стояла в сторонке. После этого они пригнали экскаватор, ров выкопали. Раньше я еще как-то объезжал - как вор, камышами, по-над каналом, с грехом пополам свой участок обрабатывал. А теперь вон аж куда прорыли...

— А моему отцу Олег Макаревич сказал: "Наша промышленность выпускает хорошие легкие вертолеты. Покупайте и летайте к себе на участки..."

— А как получилось, что он приватизировал дороги?

— Спросите главы администрации. У Макаревича вообще система такая. В Динском районе у него тоже есть колхоз. Оформил дороги в собственность, фермеров перестал допускать, потом вызывает администрацию: «Видишь, фермер не занимается землей, все бурьяном зарастает». И здесь, если шум не подымется, он всю землю заберет.

Подтягиваются другие фермеры — пузатые усатые мужички и пара женщин. Половина балакают на суржике.

— Була земля, обрабатывав, як-то семью кормыв. А теперь вынужден був в арэнду взяти землю десь у другому мисти - хочь шобы як-то кредыты платити. Спасибо, хочь корову ще нэ продав.

— Я ездил к ним в правление — прямо говорят: «Хотите пользоваться своей землей — платите». Я говорю: «Сколько?» Они прикинули, посчитали, что, если бы они посадили на моем участке семечку, то заработали бы 240 тысяч рублей. «Плати 240 тысяч в кассу — дадим тебе убрать».

— А что вообще за человек этот Макаревич? Как выглядит?

Фермеры переглядываются:

— Та бандыт, и выгляде як бандыт...

— Ребята его ездят по полям с бейсбольными битами. Вот Белоцерковский, начальник службы безопасности колхоза. Не понравилось ему, как тракторист работает, — по морде. Они же сейчас на больших тракторах работают — «Кейсах», там у них навигационные системы, все записано. Ты остановился в туалет сходить — сразу спрашивают: а чего ты остановился, сколько ты простоял? Так они реально приезжают и битой начинают избивать людей. Кто руку поломает, кто ногу. Люди в милицию: «Защитите нас!». А глава РОВД, Бугаенко, достает папку: «Знаешь, сколько у меня заявлений на него лежит? Я хотел возбудить дело — мне из ФСБ сразу позвонили старшие братья и сказали: "Сядь и сиди на попе ровно..."».

— Мы как индейцы. Нас бы всех выселить — хорошо бы было.

Интересуюсь у Норика, подавал ли он банальное заявление в милицию — о том, что его участок захватили.

— А чего его подавать, чего судиться? Они все равно взятку дадут больше...

— Ну, вы бы хоть попробовали.

— Зачем идти в суд, если знаешь, что проиграешь? — удивляется Леха.

Потом эту летописную фразу «у нас суда нету» я слышал в разных районах раз десять.

— Ну вот вы все говорите: "все куплено..." Откуда это известно?

Фермеры опять удивленно переглядываются.

— Так сами же сто тридцать тысяч в крайсуд возили. Без этого разве выделились бы...


Станица

Едем по станице Старовеличковской. Большие, хорошие дома, перед каждым цветник. Ухоженные поля, ни клочка пустой земли. Много народу — не одни бабки, как у нас. На Россию вообще не похоже, скорее на Америку. И люди другие — куркули, «кожен сам за сэбэ». Сразу видно: здесь совсем другой исторический бэкграунд - не было тут никакого крестьянского "мира", а булы козаки.

Станичный колхоз "Октябрь" был поглощен агрохолдингом "ЮМК" в 2008 году. История поглощения была абсолютно типичной (подробно о механизмах захвата хозяйств читайте здесь)

Спрашиваю, почему большинство станичников не забрали свою землю.

— Колхозники раньше казалы: "Та зачем нам та земля, на фиг вона усралась?" Був колхоз, була робота. А колы их опрокинулы, тут воны началы подумывать, та було вже поздно...
Разговор о собственности в полях, надежда только на высшие силы

— Как ее заберешь? Я два года по судам ходил, — рассказывает вислоусый хитроватый фермер Александр Антипенко из соседней станицы Бойкопонура, — Прихожу на регистрацию права собственности, а главный регистратор говорит: «Я у тебя документы не приму». — «Почему?» — «А не хочу». А мы же знакомы, нормально общались раньше. Но если он на мою сторону встанет — его Сидюков сожрет...

— Сидюков — это кто?

— Тоже олигарх местный, председатель райсовета, купил передовой совхоз «Дружба» за два миллиона рублей.

— Но вы ведь все-таки выделились?

— Да. Но только выделился — на следующий год они засеяли мой участок свеклой. В администрации района сказали: «Сможете пользоваться лишь после того, как Сидюков свеклу уберет». Ладно, свеклу убрали, я вскопал участок, собрался сеять пшеницу — звонят: «Твой участок снова засевают!» Приехал, заблокировал их трактор — были разборки, такторист ихний обещал меня застрелить. Ну, я задисковал участок, засеял по новой. А они говорят теперь: «Это наша пшеница». Мы — никто для них, под ногами мешаемся.

— Зачем ему это?

— Чтобы не было прецедента.

Пожилая учительница труда Раиса Горохова, рыхлая женщина лет пятидесяти пяти с добрым растерянным лицом, рассказывает, как она через суд пыталась забрать свой пай, чтобы ее сыновья-фермеры могли растить картошку на своей, а не на арендованной земле. Характерным неловким движением достает бумажки.

— Один сын экономист, другой механизатор. Пошла в колхоз — там адвокат, Гена Бутко. Порылся, достает листик: «А вот твоя подпись». Я говорю: «Что это за подпись?» — «Это соглашение, о том, что вы согласны сдать в аренду землю на 15 лет». — «Когда это я такое подписывала?» — Ну, вот же подпись стоит». Иду к адвокату, она говорит: «Ну, давай попробуем, но с Макаревичем бороться бесполезно». Целый год тянулся суд: «Может, вы мировое соглашение подпишете? Нет? Ну, тогда это будет до бесконечности...» Я выходила пунцовая с каждого заседания. От наглости, бесцеремонности у меня просто шок был. И решили такое, что у всех глаза на лоб лезут: обязать меня сдать свой участок в аренду на пятнадцать лет. Ну как можно человека обязать сдать свою землю в аренду, когда он не хочет? Прямо дурой меня сделали.

— Вот так людей по кругу погоняли-погоняли, — говорит Леха, — они рукой и махнули: «Нехай». Многие за бесценок землю продали в колхоз.


Глава района

Звоню начальнику милиции, прокурору района — они отвечают, что давать интервью не уполномочены. Начальство СК "Октябрь" разговаривать тоже не хочет. Вслед за Нориком просачиваюсь в розовое здание правления - просто так не зайдешь: камера, микрофон, охрана. Огромный пустой кабинет главы холдинга - явно чисто ритуального назначения. На стене - большая бронзовая табличка с восхвалением имени "Олег" и плакат с генеологическим древом Макаревичей. Меня встречает молодой накачанный щеголь в гавайской рубашке, с ровным загаром - юрист холдинга Сергей Петренко. На голове модный кок, глаза оловянные. "Вы кто? Пресса? До свидания..." Из интернета узнаю, что "Южная Многоотраслевая Корпорация" - крупный кубанский холдинг, занимает 238-е место в рейтинге ведущих компаний России. Звоню в офис холдинга - мне отвечают, что комментировать ничего не собираются.

Наутро едем в администрацию Калининского района. На наше счастье, у главы района как раз сегодня приемный день. Большая площадь, здание райкома, дубовые двери, золотая табличка, красивая секретарша. Представляемся, просим аудиенции. Девушка испуганно убегает в кабинет, через пару минут возвращается и сообщает, что Владимира Вячеславовича нет — ушел в отпуск.

— Как ушел? Когда?

— Сегодня.

— Так ведь только что был, говорят...

— Нету его, уехал.

— Да, может, и уехал уже, — вздыхает Леха, — у него там вторая дверь есть.

Тем не менее, прием граждан осуществляется — замом по сельскому хозяйству.

— Норик Владикович, изложите комиссии суть вопроса.

Норик начинает — явно в десятый раз — излагать суть, быстро срываясь на крик и размахивая руками.
Станичники возле того самого рва, который вырыла охрана агрохолдинга ЮМК, чтобы не дать фермерам работать на своем поле

— С какой стати мы налоги платим, если вы не помогаете?! Вы с наших налогов живете!

— Согласно действующего законодательства, как два собственника вы должны заключить сервитут. Вы были в юротделе?

— Ваш юротдел сказал, что если я хочу сервитут, я должен за свой счет отмежевать и поставить на кадастр дороги. С какой стати я Макаревичу должен за свой счет дороги межевать?!

— Если не находите понимания по сервитуту, то есть суд...

— Где мне денег взять на долги?! Воровать?! Коноплю садить?! — Норик уже в истерике.

Сервитут — это договор о проезде по чьей-то территории. Станичные дороги в собственности аргохолднинга, стало быть Норик должен с ними договариваться.

Вислоусый Антипенко спрашивает, почему администрация решила, что он может пользоваться своим полем только после того, как его пшеницу уберет Сидюков.

— Решение должно быть компромиссное.

Я интересуюсь у замглавы:

— А почему вообще идет речь о компромиссе? Это же его участок. В чем вопрос?

— Вопрос в том, чтобы Александр Андреич доказал, что это его пшеница.

— А что, разве кто-то другой имел право посеять на его участке? Это ведь уголовное преступление, так?

Замглавы хлопает глазами. Что ответить инопланетянину?


Фермеры

Следующие десять дней я колешу по Кубани в вонючих автобусах и разбитых жигулях, общаюсь с красношеими фермерами, которые везде говорят одно и то же: «воюем», «отнимают». Убеждаюсь, что рейдерский отъем земли тут — это не беспорядок, а порядок. (В самых жестких формах он, конечно, процветает на Черноморском побережье. Глава об этом здесь.)

Я с удивлением знакомлюсь с фермерами: выгоревшие, квадратные, покрытые пшеничной пылью мужики с самостоятельным взглядом. Именно взгляд удивляет больше всего: не как у колхозников, совсем без мути. И тут я понимаю, откуда берется эта муть, — просто от несвободы. От того, что человек себе не хозяин, вынужден изворачиваться, подхалтуривать, приворовывать, бояться начальства, бухать. Эта серая масса — повсюду. А тут я вижу таких же деревенских мужиков, но они двадцать лет проработали на своей земле хозяевами — и никакой мути. Умные свободные люди. Чаще всего это бывшая колхозная элита — бывшие председатели, агрономы, завфермами. Часто встречается тандем: муж механизатор — жена учительница. Глядя на них, я с удивлением констатирую, что русское крестьянство живо. Я же своими глазами видел, как исчезли с лица земли деревни моих дедов и бабок, как замученные колхозным рабством люди потеряли смысл существования и убежали в город, как забылись песни, как деревня из живой стала мертвой. Я был уверен, что эта культура осталась только в воспоминаниях, записях фольклористов, что этот мир навсегда ушел под воду. И вдруг я вижу перед собой тех самых кулаков — словно их и не раскулачивали.

Конечно, у них хорошие кирпичные дома со сплит-системами, и они не знают старых песен. Но это не важно — у них то же самое мироощущение. Я вижу, как эта культура, как ни в чем не бывало, рождается заново — прорастает из этой земли, этих занятий... Жаль только, что это единицы.

Семья фермеров Волченко рассказывает, как они боролись с агрохолдингом Макаревича. Мы сидим на поле в тени их старенького трактора. Дядя Миша, глава семьи, застенчиво улыбается беззубой улыбкой. Леха повествует, как его отцу выбили зубы:

— Избили прям на пороге дома, как только мы землю забрали. Через неделю пришли, вызвали отца вечером и избили — голову ему проломили, челюсть поломали. А моя сестра узнала одного, пошли в милицию — они говорят: «Мы не можем доказать, что это был он. Он в это время бухал с друзьями в Краснодаре...»

Одновременно управляющий "колхоза" подал на избитого в суд.

— Вызвал милицию, насобирал свидетелей с охраны. Начинаем судиться. Признают «виноват» — 30 тысяч штрафа. За что?! Судья говорит: «Если было бы за что — мы бы тебе срок организовали. Пока 30 тысяч, а там посмотрим на твое поведение...»

Волченко рассказывают, как вместе с другими крестьянами пытались устроить в Краснодаре разрешенный митинг.

— Прямо перед тем приехал к нам начальник милиции домой: «Люд, если ты будешь еще пыль подымать — два-три уголовных дела я организую. На вас и на детей тоже». Так и сделал. Поехали мы на митинг — прямо на выезде из станицы останавливают нас три машины ДПС. Забрали документы: «У вас ОСАГО поддельное». А потом возбудили уголовное дело. Вызывают, допрашивают и говорят: «Ты пока свидетель, а завтра будешь обвиняемый...»

Но Волченко от земли все равно не отступались. Тогда уголовное дело завели и на Леху — и тут уже реально посадили. Когда и это не подействовало, сожгли дом.

— Пять раз нас поджигали, — говорит Людмила Волченко. — Сожгли телегу, сено, поле и дом. В девятом году сожгли, как стали запросы делать. Эксперта вызывали из Краснодара, целый день он лазил, нашел две бутылки смеси, которой в свободной продаже нет. И что? Никто крайних не искал и не будет.

— В Кущевке зацепили - потому что они перестаралися, - говорит дядя Миша, - А ткнись в любой район, за волосинку потяни - и вытягиваешь такую задницу... Только кто тянет — тому по рукам.

Про Кущевку тут говорят все. Для местных она значит не то, что для остальной России, - не пример человеческой дикости, а символ наконец вскрывшегося нарыва.


Лунопланетяне

Смысл метаморфоз, которые русская деревня претерпела за последние двадцать лет, — это окончательное разложение структур взаимопомощи. Советская колхозная система была довольно абсурдной. Это было наследие сталинизма и крепостного рабства - но все-таки это была система взаимной помощи, лагерный вариант крестьянской общины. Люди работали за гроши, а колхоз за это помогал им выживать. Людям давали зерно, муку, масло, давали накосить сена, нарубить дров, колхозный трактор копал им огороды, колхозные быки осеменяли коров. Повальным было мелкое воровство, оно, собственно, и не считалось воровством. Колхозник тянул с поля мешок пшеницы, бригадир гнал налево машину свеклы — это было нормой. С другой стороны, колхоз поддерживал инфраструктуру, которой все пользовались, — дороги, магазин, школу, прачечную, детсад, дом культуры. Так или иначе, система была нацелена на местное население.
Фермеры Алексей Волченко, Виталий Ярыгин и Норик Казарян с сыном Давидом

Каждый колхоз был многопрофильным хозяйством - были поля, фермы, сады, птичники, мастерские, пасеки - все село было занято. Колхозники получали мало и перспектив не имели - но так или иначе, система была нацелена на местное население.

У новых хозяев земли цели поддерживать жизнь на селе нет вообще. Более того, местное население им мешает. Обычно из тысячи человек, работавших в колхозе, новые хозяева оставляют человек пятьдесят. Остальных нанимают два раза в год — на посевную и уборочную. Старая колхозная инфраструктура - фермы, сады и т.п. - холдингу не нужна, инвесторов интересует только земля.

— Как колхоз забрали, сразу всех коров порезали, сказали, что молоко не выгодно. Был сад шикарный, приходили фуры со всей России, была клубника, яблоки, черешня, вишня, слива, алыча – все порубали полностью, и в зиму людей всех выгнали с работы.

— Забрали колхоз, сразу социалку скидывают — садик, дворец культуры. И всю переработку — молзавод закрыли, всех коров зарезали, свиноферму уничтожили, хлебопекарню, колбасный цех. Как Мамай пробежал.

— Мне юрист их прямо сказал: «Мне колхозники не нужны, они воры. Он или капустину домой украдет или бутылку молока. Мне, говорит, проще платить таджику. Они и работают с утра до вечера...»

— Станица вернулась назад, год в шестьдесят пятый. Макаревич ни рубля не вкладывает...

Впрочем, нужно признать, что сами фермеры поддерживать сельскую "социалку" тоже не рвутся. Местное самоуправление бедно, как церковная мышь; колхозы съедены; а новые хозяева - крупные и мелкие - заняты своим бизнесом, а не социумом. Так или иначе, старая инфраструктура жизни была разрушена - и безземельным на селе стало делать нечего.

— Все уехали в город, вахтовым методом. На стройках, в охране, в дорожной службе. Кто дома кроет. Каждый выкручивается как может.

— Все мужчины в городе, семьи брошены. Как правило и муж, и жена уезжают, бабушки присматривают. Муж раз в полгода приезжает. Раз приехал — поругался. Сюда они не хотят уже ехать. Здесь дети, проблемы, головная боль, а там свобода, зарплата более-менее...

— Помните, в учебнике истории за шестой класс была картинка: стоит барин, собачка у него, сзади дворец, а перед ним крестьянин — сам заборчиком огорожен и стоит на одной ноге. Помните? Вот, вернулись к этому...

— Была тут частная рисорушилка — стали ее опускать. Как только купил Ткачев — все в порядке стало. О том, как ткачевский «Агрокомплекс» глотает сельхозпредприятия, ходят легенды. Ткачеву принадлежат два района: родной, Выселковский, и соседний, Усть-Лабинский — и не ведомо сколько еще площадей по всей Кубани. Как правило, фамилию губернатора люди не произносят, а вместо этого, понизив голос, говорят стандартную фразу: «Вы же знаете, кто у нас самый крупный в крае землевладелец...»

— Всех давит наш самый крупный землевладелец. «Битва за урожай» — всех останавливают, только ткачевские машины ездят.

Отходя от очередной группы, слышу, как женщина, которая при мне молчала, вдруг начинает говорить — срывающимся от злобы голосом ругать москвичей. «Москва все скупила» — лейтмотив социального недовольства, сквозящий тут в любой речи.

— Они, знаете, как покупают землю? — объясняет Татьяна Мартынова, председатель сельхозартели из Тихорецка. — Допустим, купили в Майкопе, купили в Пятигорске, в Ставрополе, в Тихорецке, в Воронеже — до самой Москвы. И работают вахтовым методом: на юге весна вперед начинается — там покультивировали. Потом перевезли их сюда — тут культивируют, потом повезли туда...

— Приезжает техника, — говорит фермер Саша Саломатин, — вспахала — уехала. Откуда приехала, куда уехала — никто не знает. Потом снова приехали, закультивировали, посеяли — уехали. Опрыснули — уехали. Потом приехали комбайны с большими машинами, загрузили зерно — уехали. Это лунопланетяне. Прилетели, редкие металлы вытащили, водой заправились — и опять к себе улетели...

Получив гигантские массивы земли, агрохолдинги используют ее на износ.

— Бачиш, все повэрталось, - говорит усатый бригадир холдинга "ДВВ-Агро", - Опять хозяйва, як при царе. Шо с землей роблють - страшне. Мы ее ебем, прости Господи. У нас гумуса три и шесть. Понимаешь, шо таке? Це пыздэць! У прошлый год забулы селитру на поле внэсти - пшэнцыя выросла от така..." - толстые коричневые пальцы растопыриваются сантиметров на десять.


Раскулачивание

К 2009-му почти все колхозы уже были переварены холдингами - а процесс отъема земли естественным образом продолжился. Теперь стали отжимать у фермеров.

Поскольку обмануть фермеров, как колхозников, было невозможно, методы тут уже были административно-бандитскими. Самый простой способ - непродление договоров аренды и отказ в переоформлении свидетельств о собственности. Примерно половина земли у фермеров - государственная, выданная им при Ельцине в долгосрочную аренду. Сроки истекают - и хотя, по закону, преимущественным правом обладает тот, кто на этой земле работает, отказать - не проблема.
Так станичники убирают свою картошку

— У нас арендная земля — говорит Саломатин, — у кого на сорок девять лет, у кого на двадцать пять. Нам сказали: привезите эти договора, они неправильные. Мы привезли, на глазах у нас их порвали - потому что в районе земля не оформлена. Говорят: "Делайте межевание за свой счет, регистрируйте в ГУЮ." Но как только мы ее зарегистрируем мы обязаны заявление в газете опубликовать, и любой товарищ может претензию предьявить — и тогда торги. И тут землю забирают такие организации, с которыми тягаться невозможно. Тысяча рублей за гектар районному руководству — и земля, которой я двадцать лет пользовался, — уйдет..."

Другая часть земли — в собственности, но ее надо перерегистрировать в управлениях юстиции. Добрый, суетливый мужичок, фермер Николай Павленко из станицы Ново-Алексеевской рассказывает, как купленные холдингом "Агро-галан" чиновники играючи отняли у него землю.

— Я работал на этой земле с девяносто третьего года. В две тысячи пятом сказали, что надо пройти регистрацию. Прошел регистрацию, юстицию, межевание. Потом вызывают из прокуратуры, из земельного центра. Оказывается, "колхоз" говорит, что его земля на этом поле, и они тоже прошли юстицию на ту же самую землю. Подали в суд, отняли у меня землю.

"Сейчас практика такая — объясняет краснодарский правозащитник Антон Коновалов, — где-то с середины двухтысячных началась: суд отменяет решение о присвоении кадастрового номера земельному участку. То есть право собственности крестьянина не оспаривается, но ему говорят, что вот этот надел в совхозе «Труд» – это не твой надел. Твой где-то есть, но местонахождение его неизвестно. А вот этот кадастровый номер закреплен за предприятием такого-то уважаемого человека – вот документы, смотри..."

Судиться большинство крестьян, естественно, не умеют.

— Была затяжная дождливая неделя — дай-ка, думаю, напишу в прокуратуру... — эта фраза Наталья Поздняковой отлично описывает быт фермерской жены-учительницы, — Кто писать может, тот и борется. Не могу представить колхозника, который все это пишет..."

Всю землю сразу у человека отнимают редко — поэтому большинство просто сдается: надо спешить обработать, что осталось. Но если фермер попался упертый — тогда начинается "война". Сначала объясняют по-хорошему: проверки, штрафы, палки в колеса.

— Там рычагов воздействия масса, — объясняет Саломатин, — Приедет тот, кто у нас экологией ведает: а почему вон то поле у вас солома сгорела. Кто поджег — не важно. Сейчас мы вас по полной, вы ж нарушаете экологию! Или свеклу уберешь, приедешь на сахзавод, а тебе скажут: у вас лимит 50 тонн в сутки. Это два камаза с прицепом. А мне в сутки надо вывозить 500 тонн. И вот эта свекла на поле лежит и вянет в буртах. Это самый оптимальный рычаг. Району стоит чуть-чуть свиснуть...

— Чуму могут объявить. Чума свиней заводится только на тех фермах, на которые глаз положили. Она не заводится ни в каком другом месте, — рассказывает Татьяна Мартынова, председатель сельхозартели из Тихорецка.

Фермер перед начальством абсолютно беззащитен. Он не может убежать, сменить место работы, перевести деньги в другую фирму, уехать в другой город. Он сидит на своей земле, как гриб. Закрой для него доступ на элеватор, сожги сеновал или трактор — на другой год он банкрот. Поэтому подавляющее большинство, конечно, сдается.

— Смотрю, по нашему полю вспаханнаму гонят караван комбайнов, — рассказывает фермерша Ирина Галенко, — Я к мужу, муж схватился за ружье. Думаю: сейчас точно перестреляет. Я сунула ему внучку в руки — с ней же не побежит. Прыгнула в машину и поехала. Говорю: "Что вы делаете? Что издеваетесь?!" А этот бригадир недолго думая, врезал мне так — я поняла, что значит искры из глаз летят. Две недели пролежала в больнице. Подала на них в суд — но у меня дочка ждала двойняшек, я подумала: да пропади ты пропадом, только бы у меня в семье было нормально...

Если фермер по-хорошему не понимает — начинаются избиения, поджоги и уголовные дела. Дела — это основной инструмент рейдерства: за клевету на обидчиков, за воровство из своего кармана, самоуправство на собственном поле...

«У Жуковой они поле засеяли свеклой, она выкопала - ее осудили за самоуправство. Схватили ночью, увезли — но у нее был телефон кого-то из прокуратуры края — она позвонила, там перезвонили — и ее отвезли обратно. Осудили условно..." - рассказывает Ирина Галенко.

— Вот у женщины тут маслобойню забрали, — рассказывает Леха Волченко, — Вызывают ее в милицию: «Принеси мне документы на оборудование». Он документы забирает и возбуждает уголовное, что якобы они поддельные. Срезают ее оборудование, опечатывают помещение, изымают маслозавод и масло. Там только масла на два миллиона. И вот женщина до сих пор бегает. У нее есть решение суда: ты не виноватая. Но оборудование, которое было сдано в милицию как вещдоки, куда-то исчезло. А на мужа ее возбудили два уголовных дела, на крышу им подкинули наркотики, когда их не было, без них провели обыск, нашли. Она умолкла — уголовное дело прекращают, только она начинает пальцы гнуть — возобновляют. Этот мент, Петренко сейчас работает у Макаревича юристом…


Силовики

Срастание правоохранительной системы и бизнеса на Кубани никто не скрывает, поэтому оно выглядит как-то даже трогательно:

— Один судья у нас имеет в поселке корпуса, держит бычков, — рассказывает Наталья Позднякова. — Другой — птицехозяйство плюс обрабатывает землю. Кто тут будет кого трогать? У судьи и прокурора совместный бизнес — о чем тут говорить? Прокуратура залезла под лавку, лишний раз нос не высунет. А суды вообще легли. Глава района даже не звонит в суд, а прямо пишет бумагу — что вот этот собственник должен выиграть, потому что так необходимо.

Самое сильное впечатление на меня произвел рассказ Татьяны Мартыновой, главы сельхозартели из Тихорецка. Как и она сама — председательша последнего настоящего колхоза, больше похожая на командиршу партизанского отряда полное интервью с ней здесь):

— Вызывает меня замначальника ОВД, подвел к окну и говорит: «Вон, видишь, машина? Мне ее подарил сырокомбинат. А ту — мясокомбинат. А вы когда подарите?» Я даже не знала, как ему ответить, говорю: «Ну, пишите заявление — правление сядет, обсудим». Он плохие слова сказал, я ушла. И тут нагрянули к нам ночью менты, арестовали всех сторожей на ферме. Пьяные, конечно. Потом приехали ко мне домой, подняли стрельбу вверх. Ну, я почему-то тогда не испугалась, я же знала их днем нормальными, трезвыми, и вдруг ночью вот такое. Но тут — с ними были с ОМОНа двое парней — поставили меня к стенке и стали стрелять. Не в меня, рядом. Подняли всю станицу. Оказывается, в эту ночь они приезжали еще в два колхоза. А в соседнем колхозе, Кирова, председателя дома не оказалось — была уборка, он где-то был на току — так вывели его жену, тоже, будто, расстреливать. А у нее стоит кардиостимулятор, и ей совсем плохо стало, ее в Краснодар повезли. А сторожей, которых они арестовали, увезли в заложники. «Утром привезешь деньги — тогда отдадим».

— Ну и пошло такое напряжение — то зерно украдут, то телят. ОВД вообще не расследует. И вот осенью, на день рождения главы района мне звонят соседи: «Татьяна Ивановна, нам подожгли сено. По всему складу горит." Горело три дня, сгорело. Конечно, потом была паника у меня. Чем я их буду кормить? И сосед продал нам сено. Мы еще его даже не вывезли, как он звонит: «Татьяна Ивановна, тут приехал ОБЭП, проверяет эту сделку с сеном». Ему было приказано не продавать...

И тут нам звонит одно предприятие местное. «Коров будете продавать?" Я говорю: «Вы что, запах дыма слышите?» И постепенно выясняем, кто теперь хозяин фермы той – оказывается, глава района.

— Мы как партизаны на оккупированной территории, — говорит Наталья Позднякова. — Кому мы помешали, что работаем?

Иногда, очень редко, система сбоит. Фермерша Елена Алексеенко из станицы Ленинградской рассказывает, как ее компаньон застрелил милиционера-рейдера:

— Это наша ошибка была — вошли в дело с начальником паспортного стола, Леша Череп звали, он тут несколько хозяйств прибрал к рукам. Договорились, что мы сеем на его полях, а урожай делим. Влезли в долги, купили семена, удобрения, посеяли свеклу. И на своей земле тоже посеяли. Началась уборка, смотрим — их комбайны нашу свеклу убирают и увозят куда-то. Звоним Леше — трубку не берет. Пишем заявления в прокуратуру, милицию — нам пишут ответы, что это спор двух хозяйствующих субъектов. Прокурор — сват-брат, крестили детей.

Милиционер использовал стандартный гопницкий прием: рейдер делает будущей жертве выгодное деловое предложение, заключает контракт, а потом ее кидает. Когда контрагент начинает возмущаться, ему говорят: «А, ты так? Ну, тогда мы у тебя все заберем». Наутро человек обнаруживает, что его бизнес принадлежит кому-то другому, а его самого начинают кошмарить.

— Мы начинаем возмущаться, и оказывается, что наша фирма-то уже не наша. И поддельный директор подал в прокуратуру заявление о том, что мой муж превысил должностные полномочия — сам у себя украл два миллиона. Муж год под следствием. И мы ничего не можем сделать, даже в суд подать — потому что мы никто уже, фирма не наша. Только спустя год они доказали, что подпись поддельная. А Леша угрожает, ребят своих присылает. У Юры, нашего компаньона, жена была беременная, восемь месяцев — приехали к нему домой, угрожают: «Где твой муж? Собирайся и мотай отсюда!» Ну, а Юра — кабардинец. Он домой вернулся, жену увидел, поехал к Черепу — да и застрелил. Дали восемь лет, сидит…

Истории Черепа или Цапков — это случайности. Обычно рейдеры всегда побеждают, отбиться от них удается одному из сотни — каким-то фантастически смелым и юридически грамотным людям. В Краснодаре я встречаюсь с Антоном Коноваловым (полное интервью с ним читайте тут), семья которого три года борется с рейдерской группой, захватившей их фирму, рыболовецкий совхоз на Азовском море. Группа состояла из следователей и прокуроров, а заказчиками были менеджеры «Газпрома». На отца семьи, Евгения Коновалова, завели дело, год он провел за решеткой. Ему постоянно предлагали отступиться и выйти, но Коноваловы оказались необъяснимо стойкими, не сдались, да еще и создали в крае движение жертв рейдерства. Пройдя за три года 115 судов, они смогли доказать мошенничество и вернуть бизнес. Благодаря их феноменальному упорству вскрылся весь закулисный механизм рейдерской машины.

— Теперь уже кто-то понесет наказание — или мы, незаслуженно, или они, заслуженно, — сказал мне Антон. Вскоре Евгений Коновалов был почти до смерти избит.


Кущевка

Я еду в Кущевку. Автобус обгоняет колонны чудо-комбайнов, похожих на космические корабли. Все они идут на север — на еще не убранные поля холдингов.

В станице встречаюсь с анонимным следователем. Он рассказывает, как строилось княжество Цапков, про судей на зарплате и юных бандитов, которых «Артекс-Агро» посылало учиться в Высшую школу милиции в Ростове.

— Цапок на будущий год собирался в ЗСК, потом в Госдуму. У Ткачева была доля в их бизнесе. Обнимались, целовались. Когда Цапка взяли, он первый день гоголем ходил, не испугался. Ему специально телефон оставили, посмотреть, кому звонить будет. Вот он сутки всем названивал — краевым прокурорам, ментам. И Ткачеву все время пытался дозвониться. А потом к нему вошли и вломили так, что кровью срать начал.

— Ну, вот прошел год — и что теперь?

— Теперь их бизнес съедят. Цапчиху осудили — хотя там, если честно, высосанное из пальца обвинение: якобы, она, чтобы получить субсидию, скрыла задолженность по налогам — тридцать тысяч. А бизнес ее перейдет к Ткачеву. Не сразу, через полгода...

Сразу после посадки Цапков полтысячи коров, которые холдинг «Артекс-Агро» закупил в Австралии, прямо из Новороссийского порта поехали не в Кущевку, а на фермы мегахолдинга «Агрокомплекс», принадлежащего Ткачеву. Каждая буренка стоила примерно по сто тридцать тысяч рублей — хотя это, конечно, тоже копейки. А недавно райсуды станиц Кущевской и Ленинградской постановили передать восемь тысяч гектаров цапковской земли двум местным старушкам — 81-летней Анне Данько и 85-летней Марии Крохмаль. На том основании, что в свое время Цапки не сообщили бабушкам об их праве выделить и приватизировать свои земельные паи. Понятно, что бабульке трудно обработать четыре тысячи гектаров земли, поэтому она, скорее всего, отдаст их туда же, куда пошли коровы.

Крупная акула пожирает мелкую, все привыкли. Но все-таки поразительно, как после всего происшедшего Кущевский райсуд, не стесняясь, принимает такое карикатурно-рейдерское решение. Сюда только что ездили Бастрыкин и все комиссии на свете, надо бы, вроде, изображать видимость законности. Но это никому даже в голову не приходит. Раз отнимают у Цапков — можно открыто штамповать дикость - точно такую же, какую раньше делали по приказу Цапков. Как будто причина зла в Цапках, а не в таких решениях.


Развязка

И снова Калининский район. Совещание у прокурора, на котором должен решиться вопрос Норика. Принаряжаемся, волнуемся, ждем развязки. Норик подбирает нас на шоссе. По дороге ему звонит жена с работы.

— Да с пацанами на блядки собрались... — отвечает он с неожиданной невозмутимостью.
На кухне у фермера: своя картошка - предмет классовой борьбы

Кабинет прокурора. За длинным столом ряд невнятных мужичков в белых рубашках. Выделяются только прокурор и начальник милиции, похожий на седоватого питбуля: у них в лицах есть какое-то самостоятельное выражение, остальные выключены. Фермеры сгрудились напротив. Последним заходит юрист-щеголь Петренко. Сообщает, что управляющий СК "Октябрь" приехать не смог по причине занятости. Прокурор смотрит сурово. «Ну, сейчас вмажет ему», — думаю.

И тут происходит странное. Внушительный, как сфинкс, прокурор берет слово и начинает долго, путано и жалко мямлить нечто несуразное вроде как в защиту Норика. Ходит вокруг да около, сбивается, повторяется, потеет. Громоздит беспомощные казенные фразы, которые не в силах закончить. Этот позор продолжается минут пятнадцать, наконец прокурор смолкает. И молодой щеголь спокойно произносит: «Нет, мы так не считаем». Занавес...

Фермеры еще пытаются что-то вякать, Норик кричит и жестикулирует. Начальник милиции коротко и внятно объясняет им, что никаких нарядов он в поле посылать не станет — а пошлет только если они вздумают «заняться самоуправством». Прокурор тихо мычит. Молодой щеголь с неподражаемым цинизмом разглагольствует о защите частной собственности. Мужчины в белых рубашках скучают. Я гляжу на них всех, на полтора десятка взрослых мужиков — и удивляюсь, почему они играют в эту дурацкую игру. Ведь все они прекрасно понимают, что происходит вульгарный гоп-стоп, банальное рейдерство — но почему-то не могут сказать правду, изображают что-то, заборматывают.

У меня всплывает ощущение, что я все это когда-то читал. Чехов? Короленко? Потом, в Москве я узнаю, что холдинг подал на фермеров в суд, чтобы обязать сдать землю ему в аренду, и снова засеял поле.


Цун-Цун

В селе Глебовка выхожу у магазина, спрашиваю, как пройти на Цун-Цун. На меня смотрят изумленно, спрашивают, чей, показывают дорогу. Восемь километров бреду по пшеничным полям. Навстречу, поднимая тонны пыли, грохочут полные зерном грузовики околоцапковского холдинга «ДВВ-Агро».

Наконец ручей, камыши, маленькое заросшее кладбище. Он был где-то здесь, хутор Цун-Цун, где выросла моя приемная бабка. Ни одного дома, ни фундамента, только конопля в рост человека. Исчезнувший мир, где я знаю каждого жителя, сотканный из ее скрипучего голоса. Вот тут стояли их хаты, отсюда их высылали:

«Пришлы к нам зимой на Трех Святых. До свиту стукають у двери:

— Открывай, така-сяка! Милиция!

Батько каже: "Я им не дамося!" Сив на коняку та побиг.

— Де хозяин?

— Не бачилы...

Милицонер до мамы пидскочыв и револьвером в рот як встромыв, и зубы вси повыбыв. "Де хозяин?!" Мама трусяться, кровь побижала с рота. Мы за неи учепылыся, крычим! Вин матерыться! В сарай побиг, на горище, на двир — шукав батька.

— Пишитесь в колхоз! Чому вы не пишитесь?!

Я кажу: "Тому, шо хочимо свободно жити. Не хочимо, шоб нас бригадир на роботу гоняв."

— Та шо ты понимаешь, соплячка! Та хто ты така! Вси люди так живуть, а вы шо соби ставите!

Корову нашу вывелы, коняку, до своих саней прычепилы. Нас посодилы — четверо дитей и мама пятая — и повезлы...»

Я сижу в траве, на том месте, где стоял их дом. Ветер крутит на дороге маленькие пыльные смерчи, проносятся грузовики. Я думаю, чем отличалась та жизнь? Почему она кажется мне теплой, а эта — холодной и бессмысленной? Потому что там были лошади, а не комбайны? Потому что там пели, а не слушали радио «Шансон»? Потому что хаты были саманные, а не бетонные? Может, это вообще глюк?

И тут я понимаю, чем. Тот мир отличался просто тем, что у каждого был свой клочок земли, на котором он растил себе хлеб.




Большое спасибо Ксении Браиловской за наводку, Татьяне Павловской за контакты, Илье Тимакову за название.

См. также:

Главный политический вопрос. От редакции