Статья — лето 2011 года.

http://www.rusrep.ru/article/2011/06/01/love/

Любовь не лечится
Почему сироты из России становятся героями плохих новостей из Америки

— Про что будете писать? — интересуется любезный пограничник в нью-йоркском аэропорту, глядя на мою журналистскую визу. — Про усыновление. — Это про ту женщину, которая посадила своего приемного сына в самолет и отправила назад в Россию? — В том числе. Американский пограничник возвращает мне паспорт и говорит без тени улыбки: — Ей место в тюрьме. Если бы этот разговор состоялся на обратном пути, я бы с ним поспорила.


В марте прошлого года 33-летняя американская медсестра Тори-Энн Хансен из штата Теннесси совершила жестокий и отчаянный поступок, посадив своего 8-летнего приемного сына Артема Савельева на самолет и отправив назад в Россию. В карман куртки мальчика она вложила записку, в которой назвала его психопатом, и объяс­нила, что его дальнейшее присутствие в ее доме угрожает безопасности ее семьи и что российские чинов­ники и работники американского агентства по усы­новлению скрыли от нее реальное состояние здоровья Артема.

В Америке ее поступком возмутились не меньше, чем у нас — за исключением тех американцев, чья жизнь тоже превратилась в ад после усыновления сирот из России. Они с облегчением почувствовали, что они не одни. Жестокий и отчаянный поступок Тори-Энн Хансен впервые поставил под сомнение едва ли не главную аксиому усыновления: «Любовь вылечит все».


Джойс

У Джойс Стеркель русские корни: ее дедушка — немец из России — приехал в Америку в начале прошлого века и обосновался в Монтане. Сейчас у нее самой уже несколько внуков, но она по-прежнему живет на семейном ранчо рядом с городком Юрика у самой канадской границы.

Последние несколько лет здесь, среди гор, лесов и озер, живут несколько десятков бывших сирот из России, усыновленных американцами. «Ранчо для детей» —
нечто среднее между трудовой колонией и пионерским лагерем для детей, с которыми их американские родители не смогли справиться. Здесь за детьми круглосуточно присматривает кто-то из взрослых, они учатся, катаются на лошадях, делают работу по дому, выращивают овощи на огороде… Жизнь по расписанию, строгая дисциплина и бескрайние просторы вокруг — вместо стресса и соблазнов больших городов.

Джойс всю жизнь работала акушеркой. В 1990 году она поехала в Россию по одной из первых программ российско-американского сотрудничества — передавать опыт медсестрам в больницах и детдомах Нижнего Новгорода. Она провела там два года, а вернувшись в Америку, бросила работу акушерки и основала агентство, чтобы помогать американцам усыновлять сирот из России. А дальше с Джойс произошло то, что рано или поздно случается практически со всеми, кто берется помогать брошенным детям: имея трех своих детей, она усыновила ребенка.

На фотографии из пермского детдома — одной из сотен, приходивших в ее агентство, — Джойс увидела светловолосую девочку с голубыми глазами и грустной улыбкой. Свои дети уже выросли, места в доме было достаточно. Джойс удочерила 10-летнюю Катю. И вошла во вкус.

Следующим был Майкл, от которого через семь лет после усыновления отказались его приемные американские родители. Они обратились в агентство Джойс с просьбой найти ему новую семью, а до тех пор позволить ему пожить на ранчо. Через полгода Джойс решила не ставить новых экспериментов над мальчиком, которого уже дважды бросили: заседание суда, в очередной раз сделавшее ее мамой, состоялось в его пятнадцатый день рождения.

Третьим был Саша. Про 14-летнего мальчика, которого приговорили к шести годам тюрьмы за попытку отравления приемной матери, Джойс рассказал кто-то из знакомых. Она не поверила, что такое бывает, и поехала к нему в тюрьму. В тюрьме она, по ее словам, увидела страдающего подростка. Сашу с двумя сестрами американцы усыновили, когда ему было семь лет. Первая пара приемных родителей от детей быстро отказалась: те вели себя слишком буйно. Тогда Сашу и сестер разлучили, раздав в разные семьи. Но мальчик, уезжая из России, пообещал своей родной маме, лишенной родительских прав за алкоголизм, что будет заботиться о сестрах. Он хотел видеться с ними, а его новая приемная мама возражала. И однажды он взял какие-то таблетки и подсыпал их ей в салат…

Против идеи забрать Сашу на ранчо возражали родные дети Джойс, у которых уже были свои дети: слишком опасным казалось приглашать в дом подростка,
попавшего в тюрьму за попытку убийства. Но Джойс их уговорила, оформила опеку над Сашей и добилась, чтобы его отпустили из тюрьмы раньше срока. И еще она пообещала ему найти его семью. В 2000 году они поехали в Россию, в Краснодарский край, и нашли в родном селе Саши его мать, братьев и сестер, которые ничего не знали о мальчике почти десять лет. А потом Джойс нашла и сестер Саши, усыновленных другими американцами, и устроила их встречу у себя на ранчо.

Меня Джойс встречает с младенцем на руках.

— Это кто? — спрашиваю я.

— Это… получается, что дочка, — отвечает Джойс и почти идеально выговаривает по слогам: — Ли-леч-ка.

Несколько лет назад подруга Джойс отправила к ней на ранчо свою приемную дочь из России, Аню. Ее удочерили уже подростком, и отношения с приемными родителями у нее не сложились.

— Это же как неудачный брак, — говорит Джойс про усыновление подростков. — Иногда люди просто не нравятся друг другу.

Аня провела на ранчо два года, потом уехала. Жила одна, потом с парнем («каким-то мексиканским гангстером», уточняет Джойс), злоупотребляла наркотиками и алкоголем. Потом забеременела — сделала бы аборт, но не было денег. Американская приемная мама сказала: рожай, я заберу ребенка. Аня отказалась с формулировкой: «Я не хочу иметь с тобой ничего общего». Тогда ей позвонила Джойс и предложила отдать ребенка. Аня думала два месяца. Потом приехала и сказала: «Я не понимаю вашего бога и не понимаю, почему вы делаете то, что делаете, но я хочу, чтобы моя дочь росла у вас».

Джойс была с ней во время родов. Когда акушерка спросила, хочет ли Аня, чтобы ребенка положили ей на живот, Аня отвернулась и сказала: «Заберите ее от меня». Больше она дочку не видела. Лили стала четвертым русским ребенком, усыновленным Джойс Стеркель.


Слова на три буквы

Ранчо Джойс — одна из альтернатив тому, что сделала Тори-Энн Хансен. Этот путь выбрали уже несколько десятков американцев. Большинство из трех десятков детей от 8 до 18 лет, живущих на «Ранчо для детей», — сироты из России.

На вопрос, как они здесь оказались, почти все отве­чают одинаково: «Я плохо себя вел и доставил много неприятностей родителям». У Джойс есть снятое кем-то из родителей видео, на котором видно, как именно может выглядеть плохое поведение: мальчик лет де­сяти швыряет об пол предметы вокруг себя, а потом с криками бьется об пол головой, и длится этот припадок полтора часа. Иногда приемные дети становятся просто физической угрозой родителям, братьям и сестрам.
На ранчо Джойс помимо трудотерапии и жизни по понятным, предсказуемым правилам трудным детям впервые объясняют, что они не плохие, что их поведение, которое приводит в ярость окружающих, — их беда, а не вина

Как правило, ранчо — последнее убежище после того, как пройдены десятки врачей и испробованы десятки лекарств и методов терапии дома и в больнице. После того как приемные родители, так мечтавшие о ребенке, потратившие на процедуру усыновления и после­дующее лечение все сбережения, наконец признаются себе и окружающим, что просто не могут с этим справиться.

Почему на ранчо у Джойс больше всего детей из России и почему только они погибали в Америке от рук приемных родителей (четырнадцать раз за всю историю усыновления из России)?

Есть две зловещие аббревиатуры, знакомые каждому, кто имеет дело с проблемами российских сирот в Америке: FAS (fetal alcohol syndrome) и RAD (reactive attachment disorder) — эмбриональный алкогольный синдром, известный в России как «синдром пьяного зачатия», и синдром нарушения привязанности.

Первый — результат воздействия алкоголя на ребенка, находящегося в утробе матери: помимо деформации черт лица и других нарушений развития алкоголь может приводить к органическому поражению мозга. Такие дети не видят связи между причиной и следствием, не способны контролировать эмоции, подвержены вспышкам агрессии. И это не их вина: их мозг просто не в состоянии выполнять операции, доступные другим детям, он похож на швейцарский сыр, в котором проделал дырки алкоголь.

Второй синдром чаще всего возникает из-за того, что ребенок рано, до трех лет, оказывается в детском доме. Младенцу нужен взрослый, который будет о нем заботиться, причем каждый день, который покормит, когда ты голоден, укроет одеялом, когда тебе холодно, и возьмет на ручки, когда ты плачешь. Это формирует базовое чувство безопасности и доверия к миру. Если такого взрослого рядом нет, ребенок доверять не научится. Окружающие будут для него объектом для манипуляций, от которых, немного постаравшись, можно получить желаемое — не более того. И как бы сильно при­емные родители ни любили такого ребенка, он просто не в состоянии ответить им тем же. Это не органическое поражение мозга, как при алкогольном синдроме, но тяжелое психическое расстройство, требующее длительного лечения.

По понятым причинам российские сироты часто страдают от обоих синдромов. Кроме того, дети из России, как правило, гораздо старше своих товарищей из других стран. К примеру, больше 80% детей, усыновляемых из Южной Кореи, — это младенцы до года, в то время как усыновить российского младенца иностранцам почти невозможно. Наше законодательство отдает приоритет отечественным усыновителям, а это значит, что ребенок должен пробыть в базе Министерства образования не меньше шести месяцев, прежде чем информация о нем станет доступна агентствам по усыновлению за рубежом (а несколько лет назад на это требовалось два года).

Теперь представьте себе, что такой ребенок, пробывший несколько лет в российском детдоме, усвоивший детдомовские повадки, склонный к агрессии, насилию и иногда сексуальным извращениям, попадает к приемным родителям, которые мечтают о семейном счастье. Этот ребенок не просто ворует, врет, бьется в припадках, мучает собаку и пытается заняться сексом с сестрой, но еще и совершенно равнодушен или даже агрессивен по отношению к родителям. Попытки приручить его лаской приводят к обратному эффекту: такой ребенок не хочет, чтобы его обнимали, не хочет, чтобы его любили — потому что помнит, что это всегда заканчивается предательством. Комфортно он себя чувствует в окружении врагов, а не в кругу любящей семьи. И своим поведением он провоцирует агрессию окружающих, потому что знает, как жить на войне, но не представляет, как жить в мире.

Пребывание на ранчо стоит четыре ты­сячи долларов в месяц — как в лучших университетах Америки. Какие еще варианты были у Тори-Энн Хансен, которая не справилась со своим 8-летним приемным сыном из России?

— Вариантов не так много, — говорит Джойс. — Можно отказаться от родительских прав через суд, но это занимает много времени. Нужны веские причины — например, подтвержденные случаи насилия по отношению к членам семьи. Кроме того, родители будут обязаны платить алименты до совершеннолетия ребенка, возмещая затраты, которые по­несет государство. Американское общество в целом не очень приспособлено для нужд семей с такими детьми. У нас нулевая терпимость к двум вещам, ко­торые часто демонстрируют дети с алкогольным синдромом: сексуальным извращениям и склонности к насилию. Причем окружающие, включая социальных работников, склонны винить в проблемах скорее родителей, чем ребенка. Наша социальная система умеет помогать трудным детям из неблагополучных семей. Но что, если вы обнаруживаете трудного ребенка в семье университетских выпускников с годовым дохо­дом в 200 тысяч долларов? Никто просто не знает, что с этим делать.

На ранчо помимо трудотерапии и жизни по понятным, предсказуемым правилам трудным детям впервые объясняют, что они не плохие, что их поведение, которое приводит в ярость окружающих, — их беда, а не вина. И что им просто надо научиться с этим жить. В компании таких же детей, где нет «нормальных» и «ненормальных», это сделать проще.



Я провела на ранчо несколько дней, и стоило нам остаться наедине с Джойс, как она начинала повторять мне одни и те же простые истины:

«Нельзя пить во время беременности, даже один бокал на вечеринке. Нельзя оставлять ребенка в больнице или детском доме. Младенцу до трех лет нужен взрослый, который будет о нем заботиться, минимум один взрослый на одного ребенка, а не три нянечки на двадцать детей — природа не зря устроила так, что у людей, в отличие от кошек и собак, чаще всего рождается только один ребенок…»

Джойс повторяет мне все это в двадцатый раз не из-за склероза или одержимости. Она видела слишком много русских сирот, вот и хочет с моей помощью объяснить эти простые правила нашим женщинам.


Лори и Том

В тот же день, когда Тори-Энн Хансен отправила своего сына назад в Россию, 14-летний Дэнис (имя изменено) Ларви из города Данилова под Ярославлем, усыновленный американцами двенадцать лет назад, пришел в школу в городе Хейстингс в Миннесоте с винтовкой и попытался открыть стрельбу по одноклассникам. Никто не погиб только потому, что Дэнис зарядил винтовку не теми патронами.

Его приемные родители Лори и Том Ларви попросили меня изменить имя их сына, чтобы не навредить ему, потому что все еще надеются, что у него есть будущее. Их история — типичный пример того, в какие ловушки попадают американцы, усыновляющие ребенка с проб­лемами вроде тех, что были у Дэниса.

Они поженились, когда обоим было за тридцать, и первое время не могли иметь детей. Однажды оказались на пикнике, который устраивала организация, помогающая усыновлять детей из России, и познакомились с парой, удочерившей двух русских девочек.

— Мы просто влюбились в них, — говорит Лори, — и поняли, что Бог хочет, чтобы мы усыновили ребенка из России. Мы чувствовали, что нам есть что отдать. У нас был большой жизненный опыт и просторный дом, и если где-то есть дети, которым нужны родители, то почему бы нам не пойти навстречу друг другу?

В первый раз все прошло прекрасно. В Ярославле они усыновили трехлетнего мальчика, которого годовалым забрали у матери, потому что она пила. Когда через
несколько месяцев Джеймс — так стали звать мальчика в Америке — полностью освоился в новом доме, Лори и Том решили, что ему нужны брат или сестра. Они снова поехали в Ярославскую область. В Данилове их ждал будущий Дэнис. Ему только исполнилось два года. До этого Лори и Том видели копию его медицинской карты, где информация ограничивалась данными о росте и весе при рождении, и фотографии — на них мальчик выглядел печальным. Лори и Том показали документы священнику и врачу — ни тот ни другой не нашли в увиденном никаких препятствий для усыновления.

В Данилове чету Ларви ждало открытие: на правом боку мальчика они обнаружили след огромного ожога, происхождение которого персонал детдома внятно объяснить не смог. По одной из версий, его облила кипятком мать, после чего мальчик и оказался в детдоме. Никакой другой информацией о его родителях персонал не располагал.

По действовавшим тогда правилам международного усыновления приемные родители были обязаны сделать все за один визит. Времени на раздумья у Лори и Тома не было: суд был назначен на следующий день. Они решили забрать мальчика.

Проблемы, говорят Том и Лори, начались почти сразу.

— Он был очаровательным, милым ребенком, но в нем всегда была эта другая сторона. Ему нравилось причинять боль людям. Он всегда был в оппозиции, отказывался делать то, что ему говорят. И ему было тяжело принимать любовь. Он не позволял никому находиться рядом с собой, обнимать… Он не умел доверять. Попытки приблизиться к нему приводили к вспышкам ярости, которые длились не час и не два, а полдня. Какое-то время мы думали, что это просто этап в его развитии, и позволяли ему быть таким, какой он есть.

Но когда в четыре года милый мальчуган заявил родителям, что хочет разрезать их на кусочки, принимать его таким, какой есть, стало труднее. От кого-то из знакомых Том услышал про синдром нарушения привязанности. Он нашел в интернете объяснение этого синдрома и не поверил глазам: откуда эти люди знают его приемного сына? Симптомы совпадали полностью.

За следующие несколько лет Лори и Том Ларви про­делали изматывающий и дорогостоящий путь, пытаясь помочь своему приемному сыну. Но в какой-то момент стало ясно, что Дэнис больше не может оставаться дома. Он хотел, чтобы родители принадлежали ему одному, и не раз угрожал убить братьев.

Лори и Том стали искать для него новую приемную семью, в которой не было бы других детей. Дэнис пожил в двух домах, и каждый раз потенциальные усыновители возвращали мальчика назад. Одного из них он попытался отравить.

Сбережения супругов Ларви, из которых работает только Том, специалист по безопасности компьютерных сетей, быстро кончились. В общей сложности на попытки вылечить мальчика они потратили около ста тысяч долларов. У них больше не было денег, чтобы продолжать держать мальчика на ранчо в Монтане или обеспечивать ему круглосуточное психиатрическое наблюдение.

К тому моменту, когда Дэнис пришел в школу с винтовкой, Лори и Том уже отказались от родительских прав. Мальчик находился под опекой государства, и социальные работники поместили его в патронажную семью с тремя маленькими детьми. Лори и Том писали письма, пытаясь объяснить чиновникам, что для него такая обстановка — слишком сильный стресс, который может спровоцировать вспышку агрессии, но получали ответы, что в плохом поведении мальчика виноваты плохие родители, а не он.

Теперь Дэнис наконец получил то, чего несколько лет добивались для него Лори и Том — лечение, которое оплачивает государство, и окружение, в котором нет других детей, а жизнь подчинена строгому распорядку. Если в ближайшие пять лет он не совершит других преступлений, то выйдет на свободу, в противном случае отправится в обыкновенную тюрьму.

Убойные вопросы

В доме Лори и Тома до сих пор хранятся тетрадки, в которые они выписывали русские слова, готовясь к усыновлению. «Pa-pa», «ma-ma», «yah-bli-ko»… Целая полка занята книжками по психологии и особенностям воспитания усыновленных детей. Самой зачитанной выглядит одна — «Неосвещенная дорога» с подзаголовком «Что бывает, когда любви недостаточно». Ее написала женщина, усыновившая ребенка с алкогольным синдромом. Желтым маркером кто-то подчеркнул строчки: «У нас больше не было ни малейшего подобия семейной жизни. Наш ребенок был болен, и эта болезнь проникла в каждого из нас».
В доме Лори и Тома Ларви до сих пор хранятся тетрадки, в которые они выписывали русские слова, готовясь к усыновлению. «Pa-pa», «ma-ma», «yah-bli-ko»... Целая полка занята книжками по психологии и особенностям воспитания усыновленных детеи

Помимо прочего в этой книжке есть минимум одно объяснение того, почему четырнадцать детей из России погибли в Америке от рук своих приемных родителей. «Дети с алкогольным синдромом, — пишет автор, Дебора Хана, — больше других подвержены риску физического насилия со стороны окружающих, включая родственников. Часто у них бывает повышенный болевой порог, и они не реагируют на шлепки и другие подобные вещи, как другие дети. Кроме того, их повторяющиеся вспышки агрессии способны вывести из себя любого взрослого. Даже любящих родителей».

Я была первым журналистом, которому Лори и Том Ларви решили рассказать свою историю — через пол­года после школьного кошмара.

— Нам все еще очень больно говорить об этом, — объясняет Лори, — но еще больнее думать, что все наши мучения были напрасны. Эта мысль разбивает мое сердце. Я решила открыться, чтобы другие родители, которых мучают такие же проблемы, поняли, что они не оди­ноки. И что они не виноваты. Я знаю, что многие страдают в одиночку, не решаясь даже обратиться к врачу, потому что считают, что любовь должна вылечить все, а если этого не происходит, то они плохие родители. Это не так.

— Запомните, — говорит Джойс Стеркель, — дети, попадающие из детдома в семью, действительно быстро нагоняют сверстников. Они могут быть счастливы и успешны. Но! Любовь не лечит алкогольный синдром. Любовь не лечит органические поражения мозга. Любовь не лечит травму, которую получает ребенок, если в первые годы жизни он подвергался насилию или просто был заброшен. Нужны как минимум специальные усилия. Плохой ребенок у хороших родителей — такое случается. Родители не виноваты. Им просто нужна помощь.

И еще информация о том, с чем они могут столкнуться. По американским законам все, кто хочет усыновить ребенка, обязаны пройти подготовительные курсы. Но никто из родителей, отправивших своего приемного ребенка на ранчо к Джойс, на самом деле не представлял себе реального масштаба проблем.

Джойс позволила мне прочитать сопроводительные письма, в которых родители рассказывают свои истории усыновления. Вот один из типичных текстов:

«Мы решили удочерить 12-летнюю девочку из России, когда узнали, что она единственная из целой группы сирот, которых привезли на лето в Америку, не нашла приемных родителей. Мы никак не могли предвидеть того, что случилось вслед за этим. Елена дважды угрожала мне, ее приемной матери, физическим насилием. Она обзывает нас так, что я не решусь повторить это вслух. Она не слушается и постоянно грубит. Она говорит, как ненавидит нас, каждый раз, когда что-то происходит против ее желания. Она постоянно врет. Она никому не доверяет. Она без разрешения берет чужие вещи, а когда ее на этом ловят, все отрицает и приходит в ярость. Мы знали, что наша жизнь будет непростой, мы прочитали много книжек типа “Родительство с любовью и логикой” и “Воспитание проблемного ребенка”. Мы наивно верили, что своей любовью преодолеем все. Но мы не были готовы к тому, что случилось. Если бы мы знали, что нас ждет, мы, возможно, передумали бы».

После случая с Артемом Савельевым Россия приостановила выдачу разрешений на усыновление в Америку до подписания нового договора. Российские чиновники говорят, что необходимо усилить контроль за прием­ными семьями, американские — предлагают привести правила усыновления в соответствие с Женевской декларацией о правах ребенка.

Однако из несчастливых историй усыновления видно, что первым необходимым изменением в этой процедуре должно быть обеспечение потенциальных родителей реальной информацией о ребенке и рисках, связанных с усыновлением. Джойс Стеркель показывала мне медицинские документы, которые получают американцы, усыновляющие детей из России, — как правило, это пара листочков с самыми общими сведениями, а иногда и того меньше. К моменту попадания такого ребенка на ранчо листочки дополняются толстой папкой с результатами разнообразных обследований, которые надо было бы делать перед тем, как отдавать ребенка в семью.

Усыновление — большой и не самый прозрачный бизнес, а усыновление из России — еще и скользкая политическая тема. Видимо, поэтому три самых крупных американских агентства, занимающихся усыновлением из России, отказались общаться с корреспондентом «РР» на эту тему. Зато одной идеей, как улучшить их работу, поделилась Джойс.

— Я бы задавала каждому, кто хочет усыновить ребенка, очень жесткие вопросы, — говорит она. — Например, что вы будете делать, если ребенку понадобится психиатрическая помощь? Каков ваш финансовый план на случай, если ребенку понадобится длительное ле­чение, не покрываемое страховкой? Что вы станете делать, если ваш ребенок пожалуется в полицию, ложно обвинив вас в насилии по отношению к нему? Наконец, как вы поступите, если ваш ребенок будет угрожать убить вас или других ваших детей?

— Вы думаете, найдутся люди, которые после этого захотят усыновить ребенка?

— Я думаю, да. Их будет меньше, но они будут лучше готовы к тому, что их ждет.

Сын Синтии и Майка Хардингов из Мичигана 11-летний Филипп пробыл на ранчо Джойс Стеркель два года и летом вернулся домой. На ранчо у него был диагностирован эмбриональный алкогольный синдром, о котором большинство американских врачей, судя по истории Филиппа, не подозревают: у его родителей ушло семь лет на то, чтобы выяснить, что не так с их сыном. Теперь, когда, во-первых, ясно, в чем беда, а во-вторых, поведение Филиппа улучшилось после пребывания на ранчо, Майк Хардинг говорит, что ни о чем не жалеет. Но предостерегает других:

— Я бы сказал всем, кто хочет усыновить ребенка: не делайте этого, если не готовы к экстремальному самопожертвованию. Если у вас есть мечта, что ваш ребенок будет прекрасным, будет такой же, как вы, будет так же выглядеть, думать, пахнуть — вы ошибаетесь! Если бы кто-то до того, как мы приняли решение об усыновлении, сказал нам, какой станет наша жизнь, я бы отказался от этой идеи. Сейчас уже я настроен философски: то, что случилось со мной и моей женой, сделало нас сильнее, сделало нас больше христианами. Но моя жена все еще не готова воспринимать это так. Она была с Филиппом дома каждый день, и этот ад все еще внутри нее.

— Что вы думаете о той женщине из Теннесси, которая отправила своего приемного сына назад в Россию?

— Я ее понимаю. Она плохо поступила, но я хорошо ее понимаю. Поверьте, я тоже думал об этом, хотя эта мысль и разбивала мне сердце. Я никогда не сделал бы так: это мой ребенок, и все его проблемы — это мои проблемы, навсегда. Но я сильный. А она, видимо, оказалась слабее.


Из ада в рай

Я прочитала несколько десятков историй усыновления, описанных приемными родителями российских сирот, которые живут на ранчо в Монтане. Вопреки ожиданиям, невозможность иметь своих детей была мотивом усыновления лишь в нескольких случаях. Остальные сделали это из чисто альтруистических соображений — просто решили помочь детям обрести родителей.

— Америка — довольно патриархальная страна, здесь многие ходят в церковь, — говорит Джойс. — А знаете, что сказано в Библии? Самая лучшая религия — это
помочь вдове и усыновить сироту.

Но бывает, что и религия ни при чем. И это труднее всего объяснить на родине российских сирот.
Количество российских сирот, усыновленных американцами за прошлый год, оказалось в четыре раза меньше, чем в предыдущие несколько лет. Причина — в затянувшемся моратории на усыновление в США, введенном Россией после «дела Артема Савельева»

У Сьюзан Хагнер, выпускницы Гарварда, трое детей: один родной и два приемных — Мария и Робби. Она всегда знала, что усыновит ребенка, и выбрала Россию, потому что изучала русскую литературу и историю в университете. У Марии и Робби нет ни алкогольного синдрома, ни синдрома нарушения привязанности, хотя без медицинских и психологических проблем не обошлось. Но Сьюзан была готова ко всему. Ее пример — одна из тысяч историй счастливого и для детей, и для родителей усыновления, которые не попадают в новости.

Мы сидим с ней в городке Оак Парк в Мичигане на крылечке балетной студии, в которой занимается ее родная дочь Анна, и Сьюзан рассказывает, как пыталась объяснить российскому суду, почему они с мужем, имея своего ребенка, хотят еще усыновить сироту из России.

— Мой муж несколько месяцев учил русский — не только чтобы общаться с ребенком, но и потому, что ему казалось важным самому объяснить в российском суде наше решение. Переводчик, который одновременно был юристом и помощником, посоветовал говорить про медицинские проблемы, из-за которых мы не можем иметь детей. Но мы не хотели врать, не хотели делать вид, что мы усыновляем, потому что у нас чего-то нет — наоборот, мы усыновляли, потому что нам было чем поделиться. Когда судья спросила о наших мотивах, муж встал и начал говорить — что у нас большой дом, что чужих детей не бывает и если можешь помочь ребенку в беде, то надо это сделать… Судья выслушала его, а потом и говорит: ну хорошо, а усыновить-то вы почему хотите? Тогда встала я и сказала еще раз примерно то же самое — на английском. Переводчик перевел. Судья начала злиться. Она велела мне сесть и спросила уже нашего переводчика: зачем они хотят усыновить ребенка? Он ответил: видите ли, они уже не слишком молодые люди… И тогда судья с облегчением записала: «Медицинские проблемы».

Сьюзан и ее муж не ходят в церковь. Их бог — это просто любовь, которая не лечит, но и не лечится.